Неточные совпадения
— Я тебе говорю, что не сотни и не
люди бесшабашные, а лучшие
представители народа! — сказал Сергей Иваныч с таким раздражением, как будто он защищал последнее свое достояние. — А пожертвования? Тут уж прямо весь народ выражает свою волю.
Фразы
представителя «аристократической расы» не интересовали его. Крэйтон — чужой
человек, случайный гость, если он примкнет к числу хозяев России, тогда его речи получат вес и значение, а сейчас нужно пересмотреть отношение к Елене: быть может, не следует прерывать связь с нею? Эта связь имеет неоспоримые удобства, она все более расширяет круг
людей, которые со временем могут оказаться полезными. Она, оказывается, способна нападать и защищать.
«Здесь собрались
представители тех, которые стояли на коленях, тех, кого расстреливали, и те, кто приказывает расстреливать.
Люди, в массе, так же бездарны и безвольны, как этот их царь.
Люди только тогда становятся силой, творящей историю, когда во главе их становится какой-нибудь смельчак, бывший поручик Наполеон Бонапарте. Да, — “так было, так будет”».
Ему хотелось знать все это раньше, чем он встретит местных
представителей Союза городов, хотелось явиться к ним
человеком осведомленным и способным работать независимо от каких-то, наверное, подобных ему.
Это был
представитель большинства уроженцев универсального Петербурга и вместе то, что называют светским
человеком.
Симон Картинкин был атавистическое произведение крепостного права,
человек забитый, без образования, без принципов, без религии даже. Евфимья была его любовница и жертва наследственности. В ней были заметны все признаки дегенератной личности. Главной же двигательной пружиной преступления была Маслова, представляющая в самых низких его
представителях явление декадентства.
Нельзя быть моральным
человеком и хорошим христианином в индивидуальной, личной жизни и быть жестоким эксплуататором и аморальным в социальной жизни в качестве
представителя власти, хозяина предприятий, главы семьи и пр.
Да китайцы и правы: в отношениях с ними все европейцы, как один европеец, не индивидуумы, а
представители типа, больше ничего; одинаково не едят тараканов и мокриц, одинаково не режут
людей в мелкие кусочки, одинаково пьют водку и виноградное вино, а не рисовое, и даже единственную вещь, которую видят свою родную в них китайцы, — питье чаю, делают вовсе не так, как китайцы: с сахаром, а не без сахару.
— Гаврило Семеныч! — вскрикнул я и бросился его обнимать. Это был первый
человек из наших, из прежней жизни, которого я встретил после тюрьмы и ссылки. Я не мог насмотреться на умного старика и наговориться с ним. Он был для меня
представителем близости к Москве, к дому, к друзьям, он три дня тому назад всех видел, ото всех привез поклоны… Стало, не так-то далеко!
Бывали и все видные протестанты — пастор Бегнер, глава протестантских церквей Франции, профессор Лесерер, ортодоксальный кальвинист, единственный, кажется, ортодоксальный кальвинист, который и по своей внешности, и по своему мышлению производил впечатление
человека, уцелевшего от 16 века; Вильфред Моно,
представитель религиозно и социально радикального течения в протестантизме.
Меня любили отдельные
люди, иногда даже восторгались мной, но мне всегда казалось, что меня не любило «общественное мнение», не любило светское общество, потом не любили марксисты, не любили широкие круги русской интеллигенции, не любили политические деятели, не любили
представители официальной академической философии и науки, не любили литературные круги, не любили церковные круги.
Очень по-разному переживают
люди и
представители религиозной мысли религиозную драму.
Всякое государственное учреждение представлялось мне инквизиционным, все
представители власти — истязателями
людей, хотя в семейных отношениях, в гостиных светского общества я встречал этих
представителей власти как
людей часто добродушных и любезных.
Но в Вологде в эти годы были в ссылке
люди, ставшие потом известными: А.М. Ремизов, П.Е. Щеголев, Б.В. Савинков, Б.А. Кистяковский, приехавший за ссыльной женой, датчанин Маделунг, впоследствии ставший известным датским писателем, в то время
представитель масляной фирмы, А. Богданов, марксистский философ, и А.В. Луначарский, приехавший немного позже меня.
Тут был подсудок Кроль, серьезный немец с рыжеватыми баками, по странной случайности женатый на русской поповне; был толстый городничий Дембский, последний
представитель этого звания, так как вскоре должность «городничих» была упразднена; доктор Погоновский, добродушный
человек с пробритым подбородком и длинными баками (тогда это было распространенное украшение докторских лиц), пан Богацкий, «секретарь опеки», получавший восемнадцать рублей в месяц и державший дом на широкую ногу…
Особым выдающимся торжеством явилось открытие первой газеты в Заполье. Главными
представителями этого органа явились Харченко и доктор Кочетов. Последний даже не был пьян и поэтому чувствовал себя в грустном настроении. Говорили речи, предлагали тосты и составляли планы похода против плутократов. Харченко расчувствовался и даже прослезился. На торжестве присутствовал Харитон Артемьич и мог только удивляться, чему
люди обрадовались.
Этот взгляд был присущ и младшим
представителям церкви; сахалинские священники всегда держались в стороне от наказания и относились к ссыльным не как к преступникам, а как к
людям, и в этом отношении проявляли больше такта и понимания своего долга, чем врачи или агрономы, которые часто вмешивались не в свое дело.
Говорили, — зачем Островский вывел
представителем честных стремлений такого плохого господина, как Жадов; сердились даже на то, что взяточники у Островского так пошлы и наивны, и выражали мнение, что «гораздо лучше было бы выставить на суд публичный тех
людей, которые обдуманно и ловко созидают, развивают, поддерживают взяточничество, холопское начало и со всей энергией противятся всем, чем могут, проведению в государственный и общественный организм свежих элементов».
Через три года явилось второе произведение Островского: «Свои
люди — сочтемся»; автор встречен был всеми как
человек совершенно новый в литературе, и немедленно всеми признан был писателем необычайно талантливым, лучшим, после Гоголя,
представителем драматического искусства в русской литературе.
Во всей пьесе Бородкин выставляется благородным и добрым по-старинному; последний же его поступок вовсе не в духе того разряда
людей, которых
представителем служит Бородкин.
По некоторому такту, принятому ими за правило, Епанчины любили смешивать, в редких случаях бывавших у них званых собраний, общество высшее с
людьми слоя более низшего, с избранными
представителями «среднего рода
людей», Епанчиных даже хвалили за это и относились об них, что они понимают свое место и
люди с тактом, а Епанчины гордились таким об них мнением.
Одним из
представителей этого среднего рода
людей был в этот вечер один техник, полковник, серьезный
человек, весьма близкий приятель князю Щ., и им же введенный к Епанчиным,
человек, впрочем, в обществе молчаливый и носивший на большом указательном пальце правой руки большой и видный перстень, по всей вероятности, пожалованный.
Умирая (потому что я все-таки умру, хоть и потолстел, как вы уверяете), умирая, я почувствовал, что уйду в рай несравненно спокойнее, если успею одурачить хоть одного
представителя того бесчисленного сорта
людей, который преследовал меня всю мою жизнь, который я ненавидел всю мою жизнь и которого таким выпуклым изображением служит многоуважаемый брат ваш.
Лиза порешила, что окружающие ее
люди—«мразь», и определила, что настоящие ее дни есть приготовительный термин ко вступлению в жизнь с настоящими
представителями бескорыстного человечества, живущего единственно для водворения общей высокой правды.
Чуткое ухо еврея давно слышало о каких-то особенных
людях; тонкое еврейское понимание тотчас связало эти слухи с одесской торговлей запрещенными газетами, и Нафтула Соловейчик, раскусив сразу Арапова, выдаивал у него четвертаки и вторил его словесам, выдавая себя за озлобленного
представителя непризнанной нации.
Спросите где угодно, в любом магазине, который торгует сукнами или подтяжками Глуар, — я тоже
представитель этой фирмы, — или пуговицами Гелиос, — вы спросите только, кто такой Семен Яковлевич Горизонт, — и вам каждый ответит: «Семен Яковлевич, — это не
человек, а золото, это
человек бескорыстный,
человек брильянтовой честности».
— Как
представителю севастопольских героев. Эти
люди, я полагаю, должны быть чествуемы на всех русских общественных празднествах.
Спутники мои, за исключением Сергея Федорыча, были, очевидно, истыми
представителями и ревнителями интересов русской культурности, из числа тех, которые помнили времена, когда еще существовали культурные
люди,"не позволявшие себе на ногу наступить".
Даже
люди культуры, как-то: предводители дворянства, члены земских управ и вообще
представители так называемых дирижирующих классов, — и те как-то нерешительно и до чрезвычайности разнообразно отвечают на вопрос: что такое государство?
— Да, я. Я либерал, mais entendons-nous, mon cher. [но условимся, дорогой мой (франц.)] В обществе я, конечно, не высказал бы этого мнения; но не высказал бы его именно только потому, что я
представитель русского либерализма. Как либерал, я ни в каком случае не могу допустить аркебузированья ни в виде частной меры, ни в виде общего мероприятия. Но внутренно я все-таки должен сказать себе: да, это
люди неблагонамеренные!
Из экипажей выходил всевозможный человеческий сброд, ютившийся вокруг Лаптева: два собственных секретаря Евгения Константиныча, молодые
люди, очень смахивавшие на сеттеров; корреспондент Перекрестов, попавший в свиту Лаптева в качестве
представителя русской прессы, какой-то прогоревший сановник Летучий, фигурировавший в роли застольного забавника и складочного места скабрезных анекдотов, и т. д.
Если
представители мужского beau monde’a, по деловым своим сношениям, по необходимости, становятся в близкие отношения к рядовым заводским служащим; не отмеченным перстом провидения, и принимают их у себя дома, как своих
людей, то этого нельзя сказать относительно женщин.
Ведь это была недюжинная голова,
человек с искрой в душе, который при других обстоятельствах мог быть университетской знаменитостью или выдающимся
представителем в области литературы.
Девушка эта встретилась в Петербурге с студентом Тюриным, сыном земского начальника Симбирской губернии, и полюбила его, но полюбила она не обыкновенной женской любовью с желанием стать его женой и матерью его детей, а товарищеской любовью, питавшейся преимущественно одинаковым возмущением и ненавистью не только к существующему строю, но и к
людям, бывшим его
представителями, и [сознанием] своего умственного, образовательного и нравственного превосходства над ними.
При этом и тот и другой старались принимать к себе кого-нибудь из крупных
представителей местной администрации или заезжего
человека.
Но, разумеется, ежели земство будет представлять собой убежище для злонамеренных
людей, ежели сами
представители земства будут думать о каких-то новых эрах, то администрация не может не вступиться.
Я, конечно, очень хорошо знала, что этим не кончится; и действительно, — кто бы после того к нам ни приехал, сколько бы
человек ни сидело в гостиной, он непременно начнет развивать и доказывать, «как пошло и ничтожно наше барство и что превосходный
представитель, как он выражается, этого гнилого сословия, это ты — извини меня — гадкий, мерзкий, скверный
человек, который так развращен, что не только сам мошенничает, но чувствует какое-то дьявольское наслаждение совращать других».
Сергей Андреевич Юрьев был одним из самых оригинальных литературных
представителей блестящей плеяды
людей сороковых годов: выдающийся публицист, критик, драматический писатель, знаток сцены, ученый и философ.
Что же до
людей поэтических, то предводительша, например, объявила Кармазинову, что она после чтения велит тотчас же вделать в стену своей белой залы мраморную доску с золотою надписью, что такого-то числа и года, здесь, на сем месте, великий русский и европейский писатель, кладя перо, прочел «Merci» и таким образом в первый раз простился с русскою публикой в лице
представителей нашего города, и что эту надпись все уже прочтут на бале, то есть всего только пять часов спустя после того, как будет прочитано «Merci».
Ошибка зиждется на том, что ученые юристы, обманывая себя и других, утверждают в своих книгах, что правительство не есть то, что оно есть, — собрание одних
людей, насилующих других, а что правительства, как это выходит в науке, суть
представители совокупности граждан.
Все они сделали то, что сделали, и готовятся делать то, что предстоит им, только потому, что представляются себе и другим не тем, что они суть в действительности, —
людьми, перед которыми стоит вопрос: участвовать или не участвовать в дурном, осуждаемом их совестью деле, а представляются себе и другим различными условными лицами: кто — царем-помазанником, особенным существом, призванным к попечению о благе 100 миллионов
людей, кто —
представителем дворянства, кто — священником, получившим особенную благодать своим посвящением, кто — солдатом, обязанным присягой без рассуждения исполнять всё, что ему прикажут.
В том же смысле говорят
представители правительств и частные
люди, и как официальные органы, в парламентских речах, в дипломатических переговорах и даже во взаимных договорах.
Если же мы захватим всех
людей без исключения, то почему же мы захватим одних только
людей, а не высших животных, из которых многие выше низших
представителей человеческого рода?
Перед церквами стоит дилемма: нагорная проповедь или Никейский символ — одно исключает другое: если
человек искренно поверит в нагорную проповедь, Никейский символ неизбежно потеряет для него смысл и значение и вместе с ним церковь и ее
представители; если же
человек поверит в Никейский символ, т. е. в церковь, т. е. в тех, которые называют себя
представителями ее, то нагорная проповедь станет для него излишняя.
Кажется, самые необходимые в его положении
люди — исправник и прокурор окружного суда. С них бы и следовало начать. Или с предводителя дворянства. Но начинать с них Передонову стало страшно. Предводитель Верига — генерал, метит в губернаторы. Исправник, прокурор — это страшные
представители полиции и суда.
Было время, я ей нравился: но, во-первых, я для нее слишком легкомысленный молодой
человек, а ты существо серьезное, ты нравственно и физически опрятная личность, ты… постой, я не кончил, ты добросовестно-умеренный энтузиаст, истый
представитель тех жрецов науки, которыми, — нет, не которыми, — коими столь справедливо гордится класс среднего русского дворянства!
Среди общего волнения за стеной раздались шаги:
люди, стоявшие в дверях, отступили, пропустив
представителей власти. Вошел комиссар, высокий
человек в очках, с длинным деловым лицом; за ним врач и два полисмена.
Часа через три он возвратился с сильной головной болью, приметно расстроенный и утомленный, спросил мятной воды и примочил голову одеколоном; одеколон и мятная вода привели немного в порядок его мысли, и он один, лежа на диване, то морщился, то чуть не хохотал, — у него в голове шла репетиция всего виденного, от передней начальника губернии, где он очень приятно провел несколько минут с жандармом, двумя купцами первой гильдии и двумя лакеями, которые здоровались и прощались со всеми входящими и выходящими весьма оригинальными приветствиями, говоря: «С прошедшим праздничком», причем они, как гордые британцы, протягивали руку, ту руку, которая имела счастие ежедневно подсаживать генерала в карету, — до гостиной губернского предводителя, в которой почтенный
представитель блестящего NN-ского дворянства уверял, что нельзя нигде так научиться гражданской форме, как в военной службе, что она дает
человеку главное; конечно, имея главное, остальное приобрести ничего не значит; потом он признался Бельтову, что он истинный патриот, строит у себя в деревне каменную церковь и терпеть не может эдаких дворян, которые, вместо того чтоб служить в кавалерии и заниматься устройством имения, играют в карты, держат француженок и ездят в Париж, — все это вместе должно было представить нечто вроде колкости Бельтову.
Шустрый молодой
человек оказался
представителем большой распространенной газеты и поэтому держал себя с соответствующим апломбом. Затем явились еще два репортера — один прилизанный, чистенький, точно накрахмаленный, а другой суровый, всклокоченный, с припухшими веками. Это уже было свое общество, и я сразу успокоился.
— Глубоко, бесконечно жаль, что мы с тобой разно мыслим. Ах, Алеша, Алеша, брат мой милый! Мы с тобою
люди русские, православные, широкие
люди; к лицу ли нам все эти немецкие и жидовские идеишки? Ведь мы с тобой не прохвосты какие-нибудь, а
представители именитого купеческого рода.